Читать интересную книгу Тёмный карнавал [переиздание] - Рэй Брэдбери

Отец заглянул в комнату Сеси, когда начинало светать. Она лежала на кровати. Отец с непонимающим видом помотал головой и вытянул руку:

— Так-так, если кто мне втолкует, чего ради она тут валяется, я сжую креп с моего ящика из красного дерева. Проспит ночь, отзавтракает — и целый день проводит на застеленной постели.

— О, но она такая помощница, — вставила мать, увлекая отца в коридор от двери, за которой маячила сонная неясная фигура Сеси. — У нас в семье только она мастерица на все руки. Что толку от твоих братьев? Почти все знай себе спят с утра до вечера, и хоть бы кто пальцем о палец ударил. Сеси, по крайней мере, не остается без дела.

Перешептываясь на ходу, они спустились вниз, где пахло нагаром от черных свечей, по лестнице с перилами, обитыми черным крепом, который не снимали с того дня, когда праздновалось всеобщее Возвращение. Отец обессиленно распустил галстук.

— Зато мы ночами работаем, — сказал он. — Ничего не попишешь, раз уж мы — по твоему выражению — старомодны.

— Конечно, никуда не денешься. Не могут же все члены Семейства быть современными.

Мать распахнула дверь подвала, и оба рука об руку двинулись в темноту. Мать с улыбкой оглядела круглое бледное лицо отца:

— Огромная удача, что мне совсем не нужно спать. Если бы ты женился на ночной сплюшке — вообрази, какой бы это был брачный союз! Каждый из нас сам по себе. Все разные. Кто во что горазд. Уж такое у нас Семейство. Иногда появится кто-то вроде Сеси — головастый, а потом кто-то наподобие дядюшки Эйнара — крылатый, а там, глядишь, снова копия Тимоти — ровный, спокойный, обыкновенный. Или вот ты — спишь днем. А я зато глаз за всю жизнь не сомкнула. Понять Сеси — не такая уж сложная для тебя задача. Она, что ни день, помогает мне миллионом разных способов. Мыслями уносится к зеленщику — разузнать, что у него на прилавке. Влезет в мясника — и мне незачем тащиться к черту на рога, если он пока еще не нарубил хороших кусочков. Предупреждает, когда ко мне собираются нагрянуть сплетницы — полдня чесать языками. Да масса всякого другого прочего!..

В подвале они задержались у просторного пустого ящика из красного дерева. Отец поместился в нем, все еще борясь с сомнениями.

— Хорошо, если бы она вносила вклад посущественней, — заметил он. — Боюсь, придется попросить ее подыскать себе какую-нибудь работенку.

— Вечер утра мудренее, — проговорила мать, опуская над ним крышку. — Обмозгуй как следует. Может, к закату у тебя появятся другие мысли.

— Ладно, — задумчиво отозвался отец.

Крышка захлопнулась.

— Спокойного утра, дорогой.

— Спокойного утра, — донесся из ящика приглушенный голос.

Солнце поднялось над горизонтом. Мать поспешила наверх готовить завтрак.

Сеси Элиот была из числа тех, кто странствует. Выглядела она обыкновенной восемнадцатилетней девушкой. Но ведь ни у кого из Семейства внешний вид не совпадал с внутренней сутью. С клыкастыми, ползучими тварями или с ведьмами на помеле они не имели ничего общего. Жили по маленьким городкам и фермам, разбросанным по всему свету, просто и незатейливо выстраивая и приспосабливая свои таланты к требованиям и установкам переменчивого мира.

Сеси Элиот проснулась и плавно прошлась по дому, мурлыкая себе под нос песенку.

— Доброе утро, мама!

Она спустилась в подвал — проверить все просторные ящики из красного дерева, смахнуть с них пыль и убедиться, что каждый плотно закрыт.

— Отец, — проговорила она, полируя один ящик. — Кузина Эстер, — заметила она, осматривая другой, — приехала погостить. А это, — постучала она по третьему, — дедушка Элиот. — Внутри зашуршало, точно встряхнули папирусный свиток. — Странная у нас семейка, разношерстная, — размышляла она, поднимаясь по лестнице на обратном пути в кухню. — Кому ночь слаще конфетки, кому хуже горькой редьки; одни бодрствуют, как мама, по двадцать пять часов в сутки, другие, вроде меня, дрыхнут пятьдесят девять минут из шестидесяти. Сони разного сорта.

Сеси приступила к завтраку. Взявшись за абрикосовый компот, она заметила пристальный взгляд матери. Отложила ложку.

— Отец передумает, — сказала она. — Я покажу ему, как хорошо, когда я под рукой. Я ведь семейная страховка, должен же он это понимать. Погоди только немного.

— Ты была во мне совсем недавно, когда я спорила с отцом? — спросила мать.

— Ну да.

— Вот мне и показалось, будто ты смотришь моими глазами, — кивнула мать.

Сеси кончила завтракать и поднялась в спальню. Сложила одеяла и чистые прохладные простыни, потом улеглась поверх покрывала, закрыла глаза, пристроила тонкие белые пальцы на небольшой груди, откинула на подушку изящную, изысканно выточенную головку с пышной копной каштановых волос.

И отправилась в Странствие.

Ее сознание выскользнуло из комнаты, пронеслось над двором с цветочными клумбами через поля, через зеленые холмы, через старинные сонные улочки Меллин-Тауна и, оставив позади влажную низину, влилось в порыв ветра. Весь день она будет летать куда вздумается. Вскочит в собаку, посидит там и ощутит касания песьей щетины, погрызет сахарную косточку, внюхается в резкий запах мочи у стволов деревьев. Слух у нее станет собачьим. Начисто забудет о строении человеческого тела. Примет очертания собаки. Это нечто большее, чем простая телепатия: выскочить из одной трубы и нырнуть в другую. Это полное перемещение из одной среды вокруг какого-то тела в другую вокруг иного. Переселение в собак, обнюхивающих деревья, в мужчин и старых дев, в птиц, в детей, играющих в классы, в любовников на утренней постели, в потных рабочих, занятых копкой, в розовые дремлющие мозги младенцев в материнской утробе.

Куда ж ей направиться сегодня? Сеси приняла решение — и устремилась вперед!

Когда минуту спустя мать на цыпочках подкралась к двери спальни, то увидела Сеси недвижно лежащей на постели: грудь у нее не вздымалась, лицо было спокойно. Сеси уже здесь нет. Мать с улыбкой кивнула.

Утро прошло. Леонард, Бион и Сэм отправились на работу, вслед за ними Лора и сестра-маникюрша; Тимоти снарядили в школу. Дом затих. В полдень слышались только возгласы игравших на заднем дворе трех младших кузин Сеси Элиот: «Миндаль и коринка — гроб и корзинка». В доме всегда болтались то кузины, то дядюшки, то внучатые племянники и племянницы: они возникали и пропадали — как струя воды из крана исчезает в сливном отверстии раковины.

Кузины прекратили игру, когда высокий громогласный человек грохнул кулаком во входную дверь и, едва мать успела ее открыть, ворвался в дом.

— Это же дядюшка Джон! — задохнувшись, вскричала младшая из девочек.

— Тот, кого мы ненавидим? — переспросила вторая.

— Что ему нужно? — воскликнула третья. — Он зол как черт!

— Нет, это мы на него злимся, вот что, — гордо пояснила вторая. — За то, что он сотворил с нашим Семейством шестьдесят лет тому назад и семьдесят лет тому назад, а еще двадцать лет тому назад.

— Слышите? — Все трое прислушались. — Он взбежал наверх!

— Кажется, плачет.

— А взрослые разве плачут?

— Еще как, глупышка!

— Он в комнате у Сеси! Кричит. Хохочет. Молится. Плачет. То воет, то ноет, то жалуется — все сразу!

Младшая сама расплакалась. Она бросилась к двери подвала:

— Проснитесь! Вы, там внизу, — проснитесь! Вы — в ящиках! Дядюшка Джон здесь, и у него с собой кедровый кол! Я не хочу, чтобы мне пробили грудь кедровым колом! Проснитесь!

— Ш-ш-ш, — прошипела старшая. — Нет у него с собой кола! И тех, кто в ящиках, все равно не разбудишь. Слушайте, вы!

Девочки задрали головы вверх и, сверкая глазами, замерли в ожидании.

— Прочь от кровати! — приказала мать, стоя на пороге комнаты.

Дядюшка Джон склонился над сонным телом Сеси. Губы у него кривились. В зеленых глазах мелькали отчаяние, затравленность, исступление.

— Я что, опоздал? — сквозь рыдания хрипло выкрикнул он. — Ее уже нет?

— Давненько! — отрезала мать. — Ослеп, что ли? Она может днями отсутствовать. Порой случается, что и неделю вот так пролежит. Кормить ее не нужно — пищу для тела она получает от тех, в кого или во что вселяется. Давай убирайся отсюда!

Дядюшка Джон сдержал всхлипывания, уперся коленом в пружины кровати.

— Почему же она не дождалась? — настойчиво добивался он, окидывая Сеси безумным взглядом и снова и снова пытаясь нащупать ее замерший пульс.

— Ты что, не слышал? — Мать решительно шагнула к нему. — Ее нельзя трогать. Пусть лежит как есть. Тогда по возвращении она войдет в тело в точности так, как полагается.

Дядюшка Джон отдернул руку. Его длинное, грубое, красное лицо, изрытое оспинами, ничего не выражало, вокруг усталых глаз залегли глубокие черные борозды.

— Куда бы она могла отправиться? Мне позарез нужно ее разыскать.